– Хорошо, что русалки передали им свой аквамарин, – подумал я, иначе без фонарика я бы далеко не ушел. И не удивительно.

Облезлые стены, рваные бумажки с желтыми краями и неприятная почти безжизненная вода, опять кроссовки. Место под всеми трубами, под всеми туалетами – вот оно какое – конечный накопитель, что не может передать накопленное нижестоящему, а потому наполняется всем тем ненужным, от чего хотят избавиться. Место ненужных вещей, последний мир для всех внешних.

– И хорошо, что сомики знают дорогу – в такой безвыходной тени заблудиться несложно. Проходя в очередной канал, я в очередной раз убедился: без сомиков я бы точно потерялся и пропал. Если куда-то и идти, то только за ними.

Тогда-то за очередным поворотом я и услышал голоса. Как я и думал, никакие это были не русалки. И даже хвостов у них не было, еще не выросли. Зато были вполне человеческие руки и ноги, которые кто-то бесчеловечно связал.

Развязав их и утопив веревки, я повел их во внешний мир, из которого их против воли опустили в унитаз.

Уже перед самым выходом они спросили у меня:

– А вы тоже их видели?

– Кого? – удивился я, хотя мне ли удивляться после всего этого.

– Русалок.

– Русалок? – внутри меня точно что-то перевернулось. – Нет, не видел… – озадаченно произнес я, оглядываясь по сторонам в поисках последних.

Они обиженно нахмурились, и я понимаю почему.

– Зато я их слышал… – уверенно улыбнулся я.

– Правда? – обрадовалась одна из них. – Это мы попросили у них помощи!

Я встал столбом, все еще пытаясь увидеть в коллекторе хвосты.

– Но никто не верит в то, чего не видит, – хмуро произнесла другая. – Ты не веришь нам? – спросила она.

– Верю, – ответил я, посмотрев на довольную усатую Веру. – Если я не видел ваших русалок, это не значит, что их не было.

Они обрадовались и переглянулись.

– Скажите, а как вы нас нашли? – спросила первая. – Мы так долго звали, но никто не приходил. Мы уже думали, что нас не найдут…

– Сомики привели, – почти с гордостью ответил я.

– Какие сомики? – удивились они.

– Ну, как какие? Вот эти в пакете, – показал я пакет со светящимися сомиками.

А они удивленно уставились на пустой целлофановый пакет.

– Но там ничего нет, – вдруг разочарованно, точно Николай после нашей неудачной рыбалки, сказала она.

Как же это?

– Вы не видите, как они светятся? Смотрите какие! Это они указывали мне дорогу! – растерянно махал я пакетом перед их лицами.

– Неа, – покачала она головой. – А я все хотела спросить, зачем вы, дяденька, несете в руке этот пакет с водой.

Я задумался, но вдруг одна из них сделала вид, что присмотрелась и звонко произнесла:

– А, так вы это про русалок? Какие же это сомики? Это самые настоящие Русалки!

– Что? – удивился я и посмотрел в пакет, но там никого не было. Ни русалок, ни сомиков.

– Красивые, – сказала вторая.

– Действительно, – ответил я.

***

Вернувшись домой, я вернул сомиков в аквариум и включил фильтр. Больше я никогда их не видел, но не сомневался в их присутствии и не пытался его доказать. Потому что я верю, что сомикам не нужен аквариум, чтобы быть рядом, а мне не нужно их видеть, чтобы верить, что они есть.

– Вы герой, – сказали мне.

– Нет, я просто поверил в своих сомиков, – ответил я.

Окно, где всегда горит свет

Пальцы

Саше всегда было интересно, для кого горит свет в том окне. На двенадцатом этаже кирпичного дома напротив.

И днем, и ночью, и зимой, и летом в нем был свет. Не то чтобы сильно яркий, но и тусклым его назвать тоже было нельзя. Так, умеренный огонек.

И тем не менее каждый раз, выходя на улицу, особенно в темное время, она видела тот огонек, что горел, несмотря ни на дни, ни на часы, ни на пуховики, ни на короткие шорты.

Огонек тот был непременной постоянной, точно неотъемлемая часть базовой комплектации Вселенной, возникшая вместе с ней и с тех пор бесперебойно функционирующая, как говорится «для галочки». Часть такая же заводская и неизменная, как и обязательные звезды на небе.

Наверное, поэтому в детстве ей думалось, что там живет солнце.

– У всех должна быть своя квартира, и солнце не исключение, – размышляла она. – Оно же должно где-то спать.

– Но даже когда солнце спит, оно все равно продолжает светиться, – так объясняла Саша причину этого постоянного света. – Такое уж оно.

Мысли о том, как может спать солнце, увлекали ее, отвлекая от скуки. Щелкая худыми пальцами, она рассуждала:

– Не прожигает ли оно собственную подушку? И не скатывается ли оно с кровати, оно же круглое! – представляла, как бедное солнце каждый раз неизбежно сваливается на пол и громко ругается. – И как же оно тогда спит?

Тогда же она пришла к очевидному и неутешительному выводу:

– Солнце самому себе мешает спать. Определенно мешает.

Незадача. Сама-то она с самого детства, сколько себя помнит, не могла уснуть при включенном свете. В этом смысле ей было комфортнее в тени. В тени ее никто не трогал, никто не разглядывал и никто не мешал. Самое то для неё состояние.

– Не хотела бы я быть солнцем, – решила тогда она. – Ни поспать нормально, ни свет погасить, а если ляжешь, то обязательно куда-нибудь укатишься. Вот же отстой.

Но как впоследствии выяснилось, отстоя в этой жизни куда больше.

Причем, как оказалось, быть солнцем – это еще не самый большой отстой.

Самый большой отстой – быть собой.

Так с годами ее детское умозаключение трансформировалось в очередное.

– Не хотела бы я быть собой, – скорректировала она.

Но собой быть приходилось. Обменять себя по гарантии она, увы, не могла. Оставалось только накручивать распущенные волосы на костлявые пальцы и этими же самыми пальцами щелкать. А между тем суставы на ее пальцах всегда были соблазнительно выпуклыми и подчеркнутыми, точно просили как-нибудь погромче и поизобретательнее ими хрустнуть. Она не могла